О признании в любви

Вечноромантическая тема признания в любви волновала, хотя бы однажды, всякого живого человека.

Большинству из нас нравятся признания нам в любви, большинству из нас хочется признаний,  и многие испытывают потребность в том, чтобы признаваться в любви. Две мои знакомые* провели мини-опрос, выяснив у людей, что они думают о признании в любви, и вот что получилось.

 

 

Признание в любви – это так прекрасно и  возвышенно, так чувственно и тревожно, оно так будоражит и воспламеняет. Но…

Давайте попробуем заглянуть за занавес чувственных страстей – туда, где рождается это желание в признании в любви. Давайте посмотрим на то, зачем все же  нам необходимы эти признания, что мы этим получаем и что хотим получить? И пойдем мы в это исследование через личное погружение – погружение в самих себя, выясняя: зачем лично мне это нужно?

Отправной точкой нашего исследования будет осознавание необходимости существующего: если что-нибудь существует, значит это зачем-то нужно. «Нужно» означает определенную нужду, нехватку в чем-то, потребность. И эта потребность, эта нехватка, эта недостача чего-то рождает такое движение во мне, которое призвано восполнить эту недостачу, то есть – удовлетворить потребность.

 

                 

 

А чего же такого мне недостает, что я хочу восполнить эту недостачу признанием в любви? Что я получу тогда, когда мне кто-то признается в любви? Давайте вернемся к тем ответам, которые давали люди. Все они очень естественны и находят отклик в душе каждого (по крайней мере, во мне они находят отклик, а ведь я веду личное исследование), а значит примерить их к себе не составит особого труда. Итак, если мое мнение таково, то что же оно (признание в любви) означает для меня?

Очевидно, что это нечто очень значимое для меня и, более того,

это нечто опасное, ибо грозит изменить мой мир: в любую сторону, но чаще опасность ощущается в том, что мир может «повернуться ко мне задом», то есть оказаться не тем и не таким, каким я его хочу.

Это некий гарант моих отношений: и в том смысле, что они будут продолжаться, и в том, что я получаю подтверждение своим чаяньям, то есть получу желаемое. Другими словами, это путь в известный мне мир – мир, придуманный мне моим воображением, моей мечтой. И тогда это способ сделать нечто неизвестное известным: пока наши отношения не озвучены, мы живем в некой неопределенности, а неопределенность для меня мучительна и даже страшна – что там будет дальше, что там во мраке будущего и смогу ли я быть в нем (том грядущем будущем)? Признаваясь, мы (я и она) избавляемся от неизвестности и выстраиваем известный нам обоим мир, обретая тем самым (как будто) опору и силу.

Это способ переложить необходимость своей заботы о себе на другого: пусть он/она теперь заботится о том, чтобы я получил(а) нужное мне.

 

За всеми этими желаниями стоит нечто общее, нечто центральное для меня – мое отношение или моя позиция, и даже не относительно другого человека, а относительно самого себя. Какое мое отношение к себе в случае, когда я жду признания в любви? Мы помним, что все существующее существует по необходимости, то есть в связи с некой нуждой, потребностью. В чем у меня здесь есть недостаток и что я хочу восполнить признанием мне в любви, отчего оно так желанно мною? Или, другими словами, что я получу, когда мне признаются в любви? Когда я смотрю в себя, для меня очевидно, что получу я простую вещь – подтверждение мне моей значимости, моей ценности, моей важности. Важности для кого? Наверное, для этого человека. Но все же в первую очередь – для себя самого.

Когда я сомневаюсь в своей ценности, я всегда вынужден оценивать себя в соответствии с чем-то, дабы определить для себя все-таки свою ценность. Тогда я сравниваю себя с кем-то или чем-то, взвешиваю себя на весах, оцениваю по каким-то внешним по отношению ко мне критериям и выношу суждение о своей ценности. И постоянно нахожусь в состоянии внутреннего негласного вопрошания к другим: как я вам, любите ли вы меня, ценен ли я для вас?

А для чего мне нужно это ощущение самоценности? Для того, что именно ощущение ценности самого себя есть то, что определяет для меня самого, в моем внутреннем чувстве, имею я право жить или нет!

И в отсутствие чувства безусловной ценности себя я постоянно занят одним:  подтверждением себе своего права на жизнь. И пока я его себе подтверждаю, пока мне необходимо это подтверждение, я все это время еще не живу, ибо меня еще нет! Мне нужны признания в любви, когда меня нет!

Желание подтверждения от другого моей ценности и важности может возникнуть у меня тогда, когда:

- Я знаю, что я не ценен: когда у меня есть хотя бы малейшее сомнение в моей ценности, то это значит, что я уже знаю (уверен!), что я не ценен и не нужен!

- Я знаю, что я не смогу без этого человека, он мне очень нужен, ведь без него… я не могу жить. А не могу я только тогда, когда меня нет.

 

Разумеется, ничего «криминального» нет в этом, выражаясь армейским языком, «наличии отсутствия» себя для себя. Это не повод осуждать себя, стыдить и разоблачать. Это не стыд, это беда. И эта беда поправима в том случае, если обозначить ее для самого себя, принять ее и… отправиться на поиски самого себя – забытого, брошенного, преданного самим собой (именно самим собой, а не кем-то другим!) где-то в далеких далях счастливого детства. Поиск этот осуществляется через возвращение к себе всякий раз, когда хочется себя предать в пользу чего-то другого (в пользу кажущейся социальной выгоды, в пользу страха, в пользу мнимого покоя и пр.): тогда постепенно ощущение себя возвращается, и ценность себя начинает переживаться как естественное состояние.

Но и это еще не все.

 

Ну, допустим, общаюсь я с девушкой: я знаю, как я к ней отношусь, я знаю свои чувства, я знаю свои желания. Могу ли я знать ее отношение ко мне без ее слов признания? Разумеется. Для этого мне стоит лишь быть внимательным к себе и к ней. Могу ли я проявлять свое отношение к ней без этих слов? Безусловно. Для этого мне стоит лишь быть внимательным к себе и к ней. Зачем же мне нужны слова признания?

Как я чувствую, затем, что когда я признаюсь в любви, либо жду этого признания, то я, кроме подтверждения себе собственной значимости и права на жизнь, имею еще и некоторые ожидания от мира – ожидания того, что должно произойти вслед за признанием. А что должно произойти, когда я признаюсь или когда она признается? А должно произойти нечто! Не важно что: здесь могут быть любые мои фантазии и желания, важно то, что они должны начать исполняться именно после того, как произнесена магическая фраза: «Я тебя люблю»! Признание в любви как культурное явление есть знак или сигнал некоего мира, который должен случиться после того, как это сказано. И образ этого мира уже задан изначально в культуре: я знаю, что должно быть после, и она знает, что должно быть после. А что должно быть после? А после должно быть изменение неких наших отношений, в которых я и она становимся нечто должными и обретаем некие права. Произнося слова признания, мы по сути заключаем договор о правах и обязанностях (обоюдный или односторонний, не суть) о том, что мы берем на себя некие обязательства, и даем другому на себя некие права, и ждем от другого, что он также возьмет на себя некие обязательства и даст мне некие права на себя.

И тогда, если она призналась мне в любви, я точно знаю (вправе ожидать и… требовать!), что теперь:

- Она должна себя вести со мной так-то…

- Она не должна себя вести со мной так-то…

- Я должен себя вести с ней так-то…

- Я не должен себя вести с ней так-то…

Я говорю «вести себя» потому, что здесь речь идет именно о поведении, которое означает ведение себя по неким заданным общественным образцам. Эти образцы поведения задаются культурой и неявно содержатся в нашем языке, в том числе и в признании в любви. Признание в любви задает определенный схематизм поведения – образец, которому мы обязаны следовать, ибо в противном случае пропадает сам смысл этого признания: оно и ценно именно тем, что открывает заданный заранее мир.

Если я признаюсь ей в любви, то я хочу (жду и обязываю своим ожиданием), чтобы:

- Она вела себя со мной так-то…

- Она не вела себя со мной так-то…

- Я имел право себя вести с ней так-то…

- Я должен был бы себя вести с ней так-то

 

 

В целом, это можно обобщить так: я хочу, чтобы она принадлежала мне, а себя сдать ей во владение, и теперь… пусть ходит за мной и решает мою судьбу («признание для них – это сердце, которое они протягивают на ладони объекту любви в надежде, что тот распорядится этим подарком по-божески, т.е. по любви»), теперь моя жизнь –  не моя забота, а ее. И для этого мне нужно всего лишь… произнести магическую фразу: «Я люблю тебя», - и я уже создаю новый желанный мне мир с ней!

По сути, признание в любви есть способ магического воздействия на реальность. Ведь что такое магия? Магия есть способ внутренним действием вызвать изменения в том, что мы называем объективной реальностью, то есть, попросту, во «внешнем» мире. Мои отношения с другим человеком есть для меня реальность, рождающаяся из меня, мною, через мои усилия: я и мой внутренний мир (мир моей души) – источник тех отношений, которые существуют у меня. 

В этом смысле, конечно, мы все маги, и вся наша речь есть не просто сотрясания воздуха звуковыми колебаниями, а рождение нового мира отношений, которые реальны и вещественны для нас: говоря нечто кому-то, мы тем самым вовлекаем его в особое пространство, соответствующее значениям слов и смыслу сказанного, мы не просто «передаем информацию», а воздействуем на человека, и этим воздействием раскрываем новую реальность отношений с ним – рождаем новый, общий для нас, мир.

Посему в магии ничего плохого, конечно же, нет, несмотря на ее как бы ненаучность и запрещение христианством – нелепый запрет и отвержение, ибо, хотим мы того или не хотим, но мы все маги. А значит, дело («хорошо/плохо»), в общем-то, не в магии, а в нашем осознавании своих собственных действий: понимаем ли мы то, что мы делаем, зачем, и к каким следствиям это ведет. Можно признаваться, можно не признаваться в любви, вопрос не в этом, а в том, чтобы осознавать, что этим мы делаем, в том – насколько мы понимаем, что говоря «я люблю тебя», мы заклинаем  друг друга, с чаще всего неосознаваемой целью – сделать другого своей вещью.

Почему вещью? Да потому, что, как было уже сказано выше, мы ожидаем того, что после сказанного другой будет вести себя в соответствии с некими неписаными правилами, а не так, как он хочет себя вести, как свободный и необремененный мною человек. Я не хочу, чтобы он был свободный и вел себя в соответствии со своими желаниями, а хочу, чтобы он вел себя в соответствии с моими желаниями, и для этого я его заклинаю магической фразой.

Иначе нам ничто не мешает общаться и проявлять друг к другу любое свое отношение, любые свои желания и действия просто из живого взаимодействия друг с другом.

И даже если у меня от переполняющего меня чувства, вполне искренне и без попыток насилия над другим рвется «Я люблю тебя!», как желание просто выразить его (чувство), поделиться им с любимым, то и в этом случае, в силу вросшей в меня культуры, без сознательного переосмысления и изменения отношения к тому, что я говорю и главное – к своему отношению к другому (я хочу его использовать или он мне нужен и свободный от меня и моих ожиданий), вряд ли удастся не вкладывать в эту фразу попытку улучения другого человека в силки моих желаний.

 

 

 

____________________________

* Благодарю за сотрудничество Милу Валл и Елизавету Землянову.

 

 

© Ляшенко В.В.
клинический психолог
11.02.2011