Время жить

 

На эти размышления меня навёл разговор с клиенткой. Назовём её В. В. заботили две темы, в её опыте тесно переплетающиеся друг с другом: переживание смерти близкого человека, и переживание своего контакта с миром, с реальностью. Что есть реальность, каков мир? Мир определён Богом, и всё происходит по Его воле? Или всё происходящее по-сартровски случайно и бессмысленно (в глобальном масштабе), и лишь ты сам определяешь мир, в котором ты живешь, и непрестанно сам наделяешь его смыслом? Влияю ли я на реальность?

Не в силах прийти к какому-то ответу, она остро, физически переживает столкновение двух противоположных взглядов: веры в божественную предопределённость и атеизма:

Но всё же она как будто в большей степени склоняется к атеизму. Возможности найти опору в вере противостояли мучительные переживания, бывшие и фоном, и чувственной основой взаимоотношений с реальностью – неопровержимый факт смерти и… желание всё же как-то влиять, участвовать, делать, быть (несмотря на экзистенциальный страх оказывать влияние): «Если я не могу, если невозможно ничего сделать, то… я оказываюсь в огромном и тёмном мире, в котором я – точка, которая ничего не может сделать… Что бы я ни пыталась сделать, он всегда больше и он давит… Почему умирает ребёнок? Это и бессмысленно, и несправедливо, и это невозможно изменить». Острое переживание фатальной необратимости: «Это кажется невозможным. Пока человек не умирает, можно верить  в бессмертие души или ещё во что-нибудь. Но когда он умирает и когда трогаешь его… В это невозможно уже верить, потому что всё: он был и его больше нет… и непонятно, куда он девается. Куда девается человек, когда его тело умирает, если он в мире живет своим телом? Ведь именно тело другого человека  с тобой взаимодействует. Ну, или душа через это тело... Когда говорят, что душа куда-то улетает или ещё что-то – это кажется такой глупостью! Человек существует, пока он находится в своем теле, живой. Когда тело умирает, человека нет больше. Может, и есть какая-то душа, но она уже не он…».

При этом, переживая мучительные внутренние противоречия, перелопачивая груды книг, размышляя, женщина ловила себя на ощущении, что пытается себе что-то доказать, но что именно – это ускользало…

Вспоминается, что, когда умер мой отец, в течение следующих пяти-шести лет он мне часто снился (если скажу, что раз сто, то в этом не будет большого преувеличения). В этих мучительных снах он всегда каким-то чудесным образом возвращался живым и здоровым. Мучительными же сны были оттого, что в них я необыкновенно остро переживал необратимость его ухода и всю невозможность его чудесного возвращения, которая во сне была, тем не менее, очевидна. От этого возникало чувство необыкновенной хрупкости жизни отца,  возвратившегося оттуда, откуда вернуться невозможно.

Вспомнилось же мне это, видимо, потому, что в этом моём переживании смерти отца у меня было не только ощущение невозможности его возвращения, но и невозможности его смерти тоже. Она не укладывалась «в голове», её нельзя было понять: как так, был - и нет? Что это значит? Абсурд! Бессмыслица! Это невозможно…

И вот… да, когда мы встречаемся со смертью другого человека, то бывает, переживаем настолько острую боль от осознавания необратимости смерти, её внезапности, несправедливости и её невозможности, что это приводит к тому, что мы начинаем переживать мучительную бессмысленность и… своего собственного существования.

Через какое-то время, чувствуя, что жить становится невмоготу, что мы заживо умираем (а жить мы всё-таки хотим), мы предпринимаем слабые попытки как-то себя спасти, выжить. И мы начинаем мучительно искать выход в принятии факта смерти, с которым мы всё же никак не можем смириться. Так мы оказываемся в тупиковом, парадоксальном состоянии: факт смерти для нас и очевиден, и невозможен: мы одновременно переживаем и неопровержимый факт смерти, и своё внутреннее ощущение невозможности этой смерти, и своё бессилие перед ней.
Сталкивая себя с фактом смерти и всеми силами противостоя ему, мы медленно убиваем себя, лишая смысловых опор своё существование: «Если он внезапно смертен и смертен безвозвратно, необратимо, и я не могу ничего поделать,… то это значит, что… и моя жизнь не имеет смысла, и – я должен умереть!».

Сталкивая себя с фактом смерти при субъективном переживании её и бессмысленности, и невозможности, мы «логически» (эта логика неосознаваемая, на уровне «автоматических мыслей») приговариваем себя к смерти и начинаем саморазрушаться: сначала  личностно, потом психически, а затем и физически, если не находим выхода из внутреннего смыслового тупика. 

Переживая бессмысленность своей жизни, себя и мира, мы утрачиваем непосредственное физическое и психологическое ощущение реальности самого себя. Это вызывает невыносимую муку. В крайних формах это болезненное состояние может заканчиваться суицидом, клинической депрессией, аутоагрессией... Хотя, аутоагрессия в этом случае как раз может иметь смыслом не умертвление, а напротив –  оживление самого себя (как, например, в случае В.).

Источником болезненности происходящего, изматывающей, вытягивающей все жизненные соки напряженности, является в этом случае то, что мы изо всех сил сопротивляемся. И кажется, что сопротивляемся мы происходящему – тому, чего мы отменить не в силах. Но это только на первый взгляд так. Как мне думается, сопротивляемся мы кое-чему другому. Чему же? 

Опишем внутреннюю «логику» нашего восприятия происходящего:

Внутренний неразрешимый тупик:

 

«И вот вслед за этим тогдашним детским непониманием чуть позже пришло ещё одно непонимание, ещё более значительное непонимание того, как вообще могу быть Я? Когда в сосредоточении на самом себе вдруг обнаружились и ЖИЗНЬ, и я САМ,  и открылось, что – вот Я, Я ЕСТЬ и Я ЖИВУ! И бежать-то и уходить никуда не надо, оказывается: всё уже есть вот прямо тут – я сам и моя жизнь.

И вот в этом сосредоточении и переживании существования самого себя рождается какое-то совсем чудовищное, глобальное непонимание, мучительнейший, зудящий вопрос, рождающийся из самой сердцевины вот этого ощущения себя, вопрос, который даже не знаешь, как именно задать: есть ВОПРОС, но ты не можешь уловить, что это за вопрос такой: кто это Я? как это Я? почему это Я??? как это вообще возможно Я? да что же это такое??? Но… вместе с мучительностью непонятного вопроса, присутствует и очень радостное чувство, непонятно радостное, которое прямо выпрыгивает из твоего сердца – уууухххх – радость о том неуловимом и неясном ощущении себя, радость своего существования, которое (существование) ощущается просто невозможным каким-то, чудесным, тем, чего быть просто не может, но оно ЕСТЬ – Я Есть!

 

Что нам может помочь в том, чтобы заметить этот факт своей ЖИЗНИ? А вот именно наше неверие в смерть – ощущение её нелепости. Как, из какого «места» мы восклицаем – «Это невозможно! нет! я не согласен!»? Почему смерть ощущается такой невозможной и абсурдной, такой нелепой и бессмысленной? Именно потому, что смерть мы переживаем из ощущения себя-ЖИВОГО – из своего невозможного я, которое (если только решиться его заметить) никак отменить нельзя. Оно – это я – очень упрямый факт.

К чему имеют отношения слова Соломона, вынесенные в эпиграф? Имеют ли они отношение к жизни? Несомненно. И так же несомненно и то, что, говоря о жизни, о её бессмысленности, они ничего не говорят о ЖИЗНИ. А ощущаем мы свою живость, своё существование, свою наличность, факт себя именно переживая ЖИЗНЬ, и ничем иным.

Время ЖИТЬ никогда не пересекается со временем умирать: для ЖИЗНИ, для того, кто ЖИВ, нет такого времени.

Смерть другого человека никак не противоречит ни моей, ни даже, как это ни парадоксально, - его ЖИЗНИ! Время умирать находится в другой плоскости, в другом пространстве, она действительно всегда для другого, и никогда для меня. Не потому, что я-человек никогда не умру. Я-человек умру, конечно же. Но Я-ЖИВОЙ не умру никогда… до тех пор, пока хочу быть ЖИВЫМ.

ЖИЗНИ противоположна не смерть, ей противоположна не-ЖИЗНЬ, которая существует не в смерти и не через смерть, а всегда только в жизни. Живя, мы можем не-ЖИТЬ… быть нежитью.

Когда я понимаю свою ЖИЗНЬ так, когда я нахожу себя-ЖИВОГО и место своей ЖИЗНИ, когда я ЖИВУ, тогда, действительно, прав Сартр – всё зависит только от меня: решусь ЖИТЬ – всё будет происходить из моего выбора. Но вот странность… Мне кажется, что в сердцевине религиозного опыта лежит именно это ощущение-переживание – именно к открытию и переживанию этой ЖИЗНИ он ведёт.

Сколько людей гибнет под тяжестью жизни, сколько убивает себя, испугавшись жизни, скольких жизнь обломала и укатала, и сколько тех, кто не перешёл «поле жизни»? И лишь потому, что не обнаружили в себе, не нащупали, не заметили или отвернулись, не придав значения или не решившись сказать своё ДА! – ЖИЗНИ.

Что является выходом из ощущения, из мучительного переживания бессмысленности, безнадёжности жизни, заброшенности, непоправимости, необратимости, несправедливости смерти?

Только моё ощущение жизни и мой выбор – жить, моё желание жить… «всем смертям назло»: и вопреки им, и несмотря на них, и... даже благодаря им (осознавание смерти помогает луше чувствовать жизнь).

© Ляшенко В.В.
клинический психолог
07.08.2014