Как сойти с ума

 

 

На группе (на занятии терапевтической группы «Присутствие») одним из участников был поднят вопрос о том, насколько опасным может быть обращение к своим болезненным и страшным переживаниям.
Вопрос этот родился в качестве отклика на весьма эмоциональное сообщение другой участницы о том, что она боится и категорически отказывается от того, чтобы посмотреть в сторону своего страха. Пояснила она своё отношение примерно так:
«Если я обращусь к этой своей депрессии, то я могу в ней увязнуть, а я этого очень не хочу! Я могу из неё не выбраться! Я уже бывала в подобной депрессии, хотя она была не совсем такой и по другому поводу, тогда у меня умер отец… А эта, которая мне грозит сейчас, она гораздо страшнее и глобальнее. Если я обращусь к ней, если стану в неё вникать, я чувствую, что она завладеет мною. Если я погружусь в неё, то могу в ней и остаться. Я боюсь её, боюсь, что могу сойти с ума, что меня положат в психушку…».

И вот этот участник спрашивает: «А, правда, насколько это опасно?! И вообще, существует ли какая-либо статистика о том, сколько людей сошли с ума от того, что они погрузились в свои болезненные переживания, и те их захватили?».

В этой статье я и хочу поговорить о том, что может быть опасно и от чего действительно можно «сойти с ума».
Признаться, я ничего не знаю о существовании вышеозначенной статистики. Но как мне кажется, таковой не существует. Просто потому, что люди «сходят с ума» по другим причинам.

Прежде всего, нужно уточнить вопрос о том, что означает «обратиться к своим переживаниям, к своей боли, к своим чувствам». Если человек «увяз» в депрессии, то значит ли это, что он обращён к себе, к своему состоянию, что он действительно переживает? Или его увязание означает что-то иное?

Интересно, что подобная тема поднималась и на недавнем АрТ-погружении. Одна из участниц, которая переживала смерть отца, заметила, что можно страдать, быть в депрессии, и упиваться своим страданием, и погружаться всё глубже и глубже в беспросветность, теряя последние силы и связь с миром. И, вероятно, у каждого в опыте есть такое состояние, когда мученически упиваешься своей хандрой, своей несчастливостью, своими душевными страданиями. В моём опыте такое есть.

Однако что означает такое «погружение» и «упивание» своим страданием, тяжестью, болью? Что мы при этом делаем, что переживаем, как живём? Например, когда обращаешь внимание тревожащегося человека на то, что он избегает переживания своей тревоги, часто он возмущается и восклицает: «Как же так? Неправда! Да я всё время испытываю свою тревогу! Я уже весь измотан и обессилен ею!». Однако именно вот эта наша обессиленность и измотанность являются верными признаками того, что мы не в контакте с собой и своим переживанием. Что же мы делаем? Как мы, будучи погружены в переживание, его не переживаем? 

Если мы, будучи погружёнными в свою хандру, теряем силы, то это означает, что силы на что-то уходят, на что-то расходуются. Причём весьма большие силы, если мы чувствуем, что «залипаем» в своём страдании, что жизнь из нас уходит, и чем дальше, тем больше. На что же силы уходят? Куда мы их прикладываем?

Если мы будем внимательны, то мы непременно заметим, что в это время мы отчаянно чему-то сопротивляемся – тому, что с нами произошло и/или тому, что может произойти. Сопротивляемся тому, о чём вопиет нам наша тревога, наша мука, наша тяжесть – они всегда о чём-то. Вот этим сопротивлением (сопротивлением источнику нашей боли, тому, что стоит за нашей тревогой, депрессией, страхом) мы и заняты.

Если я упиваюсь своим несчастьем: «Ах-х, я такой одинокий; О-о, я ни на что не годный; Да-а, я виноватый во всём» и т.п., то я тем самым, во-первых, старательно отвожу глаза от действительной причины происходящего, я не хочу её знать и видеть, а во-вторых, я ещё и... утверждаю свою правоту. Таким вот демонстративным (показным) «признанием» я старательно ввожу себя в заблуждение, цель которого – обосновать самому себе, что от меня ничего не зависит (не зависело), и ничего я поделать не могу. «Упивание» страданием и несчастьем (когда я его «пью, не просыхая», отупляя и оглушая им себя) нужно мне, чтобы убеждать себя, отравлять себя этим убеждением*, что  «Я не виноват; Я хороший; Таков уж я, так уж я устроен; Это всё детская травма, если бы не она; Так меня воспитали; Это всё гены; Судьба у меня такая, планида; Не повезло; Всё из-за них, ...». И теперь с меня взятки гладки, и мне не нужно ничего делать (чего-то действительно трудного и страшного для меня!) – того, что связано с моей ответственностью, с тем, что зависит от меня.
______________________________
* Убеждение - у-беды: обеднение себя, делание себя бедным, видение себя в бедственном положении. У Даля: убедить кого - посадить в беду; "Убедила меня смерть жены!". Убеждение - установка сознания, ограничивающая (сужающая) восприятие действительности. - прим. автора.

В противном же случае я рискую обнаружить, что то, что со мной происходит – дело моих рук! Само по себе это открытие может быть весьма болезненным, так как представляет меня в невыгодном свете, представляет меня «неправым», указывает мне на некую мою собственную ошибку (какую?!), и тогда уже не на кого пенять. Но кроме этой неприятности мне грозит и другая – с этим открытием нужно будет как-то считаться и что-то делать.

И потому узнать действительную причину своего состояния и того, что происходит, зачастую страшнее и больнее, чем переживать вот эту вялотекущую «не-жизнь». Встретиться с этим знанием о себе (что это за знание, об этом мы ещё поговорим ниже) – вот мой настоящий страх, на сокрытие которого от самого себя я трачу все свои жизненные силы. И потому мы, разумеется, не в контакте со своим переживанием, ибо оно является прямоезжей дорогой к нашему страху, но мы предпочитаем окольный путь, который бережёт нас от встречи с самим собой.

Медленно перевариваться в собственном соку, сетовать (мы непременно при этом на что-то сетуем, о чём-то плачем, кому-то жалуемся, чему-то противостоим, чего-то требуем), смаковать свою тяжёлую долю безопаснее и является ни чем иным, как способом бегства от своей боли – от того, что является её источником. Такое лже-погружение в своё состояние, такая захваченность им без внимания к себе, является способом консервирования нашего страдания, а не изживания его. Это является способом не чувствовать – не переживать того страшного и болезненного, что стоит за нашим страданием: если мы не будем «упиваться», то с чем нам придётся встретиться, с какой невыносимой для нас болью, ужасом, мукой? 

Когда мы тонем в своей тоске, депрессии, страхе, разве мы при этом смотрим честно в это переживание? Разве мы живём его? Разве мы обнаруживаем себя, разве встречаемся с собой, переживающим всё это, разве понимаем свой выбор? Нет… мы бегаем вокруг своего страдания на цыпочках, делаем ему всевозможные уважительные реверансы, выдвигаем против него ополчение, строим объяснительные теории… Мы делаем всё что угодно, кроме одного – мы не идём в него и не соприкасаемся с сердцем своей боли. Так мы опускаемся всё глубже, и всё основательнее запутываемся в своей лжи (мы же как-то объясняем себе происходящее, и это непременно – ложь). Мы тонем, и тонем своими собственными усилиями, направленными на избегание встречи с источником боли – с каким-то самим собой. И всё наше страдание в этом случае, хотя и настоящее и всамделишнее, но насквозь дутое – раздутое нашими усилиями по избеганию боли. 

И что же тогда происходит, когда мы вот так завязли «по уши» в своей депрессии (страхе, обиде, вине, покинутости, самоуничижении, возмущении на несправедливость и т.д.)?  Тогда наша боль начинает делать подкопы, обходить потайными тропами наши заставы и прорываться сквозь защитные кордоны, ведь боль наша всегда о том, что нам очень важно и жизненно необходимо.

Конечно, говорить так о боли, будто «она» что-то там делает, неверно. Боль ничего не делает. Как не делает никакое наше чувство и состояние. Собственно, ни боли, ни чувств вовсе нет. Их не существует. Их не существует как некоего самостоятельного от меня явления. Существую я, который как-то к чему-то относится, как-то что-то выбирает и как-то что-то чувствует: нет чувства, а есть я чувствующий. Какой я, как я отношусь к происходящему, к самому себе, к другому человеку, так я и чувствую. Всякое чувство является следствием некоего моего выбора: выбора себя и выбора мира. (Но не выбора чувства! Это важно понимать. Чувства мы выбирать не можем, мы не можем ими управлять. Чувство – это то, что происходит с нами в результате того, как мы выберем жить.) Чувство зависит от того, кто такой я, какой я, в какой позиции, в каком месте я нахожусь! Качество меня (это означает, что я за человек для самого себя, кто я такой по своему собственному мнению и в каком мире я живу) и рождает качество моих чувств. Другими словами, чувство – это не сущность, это действие: это то, как я живу в этом мире.

Как происходит  мой живой отклик на происходящее? Когда происходит некое событие, я в этом событии тем или иным образом себя обнаруживаю: я совершаю выбор того, как относиться к этому событию, кем и каким мне быть в нём. То есть своим выбором я занимаю определённую позицию и по отношению к самому себе, и по отношению к событию. От того, какую позицию я займу, как выберу относиться, то есть кем я буду, зависит то, какое впечатление на меня произведёт это событие.

Мои выборы, из которых вырастает мой способ жить, и рождают то или иное моё самочувствие (то или иное моё состояние). То, как я выберу относиться, будет влиять на то, какие чувства я буду переживать, какое у меня будет состояние.

При этом выбор этот никогда не является умозрительным, его нельзя себе предписать, нельзя себя уговорить принять тот или иной выбор. Выбор, в отличие от решения всегда иррационален, внерационален (но не нерационален). Выбор – это всегда некое целостное переживание, он производится всем естеством. То есть выбор – это тоже то, что происходит, а не «решается», поэтому до него можно дорасти, дожить, дозреть, но никак не назначить.

Моя позиция (положение, точка зрения) естественным образом вызывает во мне состояние (внутренние движения, побуждения), соответствующее моему выбору. Состояние это зависит от того, в чём я теперь (после такого своего выбора, такого отношения) буду испытывать нужду. Моя нужда даёт толчок к внутренним движениям: к изменению существующего или к его освоению. И эти внутренние движения я как-то чувствую, то есть знаю о том, каково мне, каково моей душе, как мне-живому теперь, после моего выбора, живётся на белом свете. Эти мои внутренние движения и являются тем, что мы называем словами «состояние», «внутренняя жизнь», «чувство».

Чем это всё является на практике?
Например, меня бросил близкий человек, и я чувствую боль покинутости, отвержения, ненужности, крушения надежд и отсутствия будущего, бессилия, возможно, переживаю гнетущую тяжесть мира и много чего ещё. Мне хочется сжаться, укрыться, хочется тепла и ласки, хочется понимания и сочувствия… Что может являться причиной таких переживаний?  Именно то, что я в этом произошедшем событии (уход другого человека) незаметным для себя образом выбрал: 

….

При этом само наличие боли ещё не означает «патологичности» переживаний, их ненормальности в клиническом смысле. Когда отнимают часть тела, мы естественно чувствуем боль. Боль есть свидетельство нашей живости. Душевная боль при утрате тоже естественна: мы свыклись, срослись с человеком, он стал нашей частью (нашей души и личности). Но от того, как мы будем относиться к этой боли, зависит, чем это событие будет для нас в дальнейшем, что мы будем переживать, как мы будем жить: зарастёт ли наша утрата, как зарастает всякая рана (не сразу, а со временем!), или мы провалимся в затяжную депрессию на долгие годы, лишенные сил и вкуса жизни.

Если я воспринимаю случившееся как таковое, имея дело только с ним («мы больше не будем общаться»), тогда я выберу жить вместе с болью, не отворачиваться от неё. И тогда она постепенно изживается естественным образом, и я становлюсь сильнее и живее ею. Конечно, на это тоже нужно время; неверно думать, будто, решившись обратиться к своим чувствам (выполнив некую «технику» или «практику»), я тут же окончательно и бесповоротно освобожусь от всего, что мне неприятно и мучительно. Ведь сама эта фантазия о мгновенном «исцелении» является одной из причин, по которым я никак не могу прожить свою боль. В том-то и дело, что мне необходима решимость в течение неопределённо долгого времени (может быть, и всю жизнь!) пребывать вместе с собой болеющим: с любым собой, неважно каким, главное – вместе с собой, – а не бежать сломя голову от себя больного и отяжелённого свалившемся мне на плечи миром. Необходима решимость жить, переживая подавленность, тяжесть, муку расставания, и тогда она не может не изжиться, не может не закончиться, ибо «всё когда-нибудь заканчивается». Однако время лечит только тогда, когда мы лечимся. А когда не лечимся, то болезнь становится хронической. Иначе говоря, когда мы живём, то все наши жизненные (наполненные нашим присутствием) состояния преходящи, конечны. Изменчивость, текучесть, непрестанное обновление и возрождение – основное состояние жизни. А вот умирать (находиться  в беспамятстве себя) можно бесконечно долго, и ничего этому помешать не может, кроме собственного желания жить. В этом смысле жизнь вечна, но конечна, а ад – пребывание в небытии самоотчуждения, невключённости, отсутствия, - бесконечен.

И вот если я выберу испугаться боли, если захочу её не чувствовать, то этот выбор обязательно будет нагружен чем-то ещё. В этом случае к моей естественной боли от утраты примешивается и другая боль – боль, связанная лично со мной, с тем, каким я теперь переживаю себя и мир в связи с этой утратой. Мне страшно и невыносимо больно оказаться вдруг вот таким, вот в таком мире, вот в таком положении. И вот с этой своей «вторичной» болью я и не хочу контактировать и избегаю её, когда упиваюсь своим горем, «раскисаю», жалея себя несчастного, или, напротив, когда искусственным образом бодрюсь, натягиваю на лицо «позитивную» мину и пытаюсь себя всячески отвлечь от гнетущих переживаний. Такой мой выбор – избегать боли – вызван глубинной ущербностью, неполноценностью моего я, что связано с определённого рода психической травмой, с которой я теперь не хочу соприкасаться.

Тонкость состоит в том, что, если я не открою себя вот такого (ущербного), если не встречусь с собой (с таким собой, который и является моей главной проблемой) и не обнаружу, как и ради чего я выбрал и выбираю быть таким, то все жизненные необходимости (которые мне действительно нужны), будут для меня «не моими», а действия, связанные с осуществлением этих необходимостей, я буду чувствовать чуждыми себе, и переживать как насилие над собой. То есть, сначала мне нужно дожить до открытия себя «какого-то» (какой я какие-то действия делаю уже и делал раньше, а каких-то не делаю и не собираюсь), а потом уже до неких действий. Если я не дожил до себя какого-то, то многие действия (даже желанные мною) могут быть для меня насилием над самим собой или просто невозможны.

Итак, если вы хотите надёжно и гарантированно сойти с ума, нужно как можно усерднее гнать от себя свои тревоги, страхи, болезненные переживания (то есть себя самого, который всё это переживает), весь так называемый «негатив». И тогда «вырвавшаяся» из-за укреплений боль непременно начнёт эти укрепления крушить.

В чём это может выражаться? В различных психотических симптомах: от раздражительности, ощущения подавленности или суетно-тревожной ажитации до проблем с памятью, расстройства мышления, бреда, галлюцинаций, неконтролируемой злости и пр. Тяжесть этих нарушений зависит от степени нашей запущенности – от того, насколько далеко мы от себя отодвинулись в попытках не чувствовать свою рану.

Подчеркну ещё раз: боль не бывает о ненужном, боль всегда свидетельствует о том, что затронуто нечто жизненно важное. И это важное ищет пути для своего проявления, удовлетворения, насыщения - «можешь природу хоть вилами гнать…». Жизнь не заткнёшь за пояс, и она так или иначе найдёт, как себя осуществить. Вопрос лишь в том, будем ли мы при этом вместе со своей жизнью (с собой-живым) или будем противостоять жизни, умертвляя и разрушая себя, полагая, что стараемся героическими усилиями себя сохранить.

Если рана не очень глубока и/или запас душевного здоровья достаточно велик, то всё это может происходить в вялотекущем режиме: мы можем делать вид, что у нас всё хорошо, мы сколько угодно можем «думать позитивно», но глубинная боль «тихой сапой» (на ощущаемом, но мало осознаваемом уровне) будет отравлять наше существование и сквозить во всём, что бы мы ни делали.

Чтобы исцелиться, нужно начать возвращаться к самому себе, знакомиться с собой, учиться чувствовать и признавать чувствуемое, выносить (выдерживать, терпеть) напряжение чувствования, присутствуя при самом себе - обнаруживая себя. Первый шаг в этом - обращение к своим переживаниям, чувствам, к своей тревоге, боли (и далее этот шаг производится непрестанно). При этом обращаемся мы к своим чувствам не для того, чтобы их как-то изменить (чувства вообще не могут быть объектом нашего воздействия).

Будучи обращены к чувствам, мы имеем возможность, идя в них и за ними, обнаруживать те глубинные убеждения, утверждения, установки относительно себя и мира, которые являются основаниями нашего способа жить (нашего поведения) - источником тех или иных чувств и поступков. Отмечу ещё раз: всякое чувство является следствием того или иного взгляда на мир, той или иной личностной позиции, точки зрения, убеждения, интерпретации происходящего: как мы смотрим на мир, таким мы его и видим; каким мы видим мир, таким мы его и переживаем.

Обнаруживая некое конкретное убеждение, позицию (опытным путём, то есть на уровне переживания, а не умозрения), важно всякий раз видеть то, какой мы осуществляем выбор (выбор именно такого мира, такого положения дел, такого себя, такого Другого) - зачем, для чего мы выбираем именно так, именно это? Выбираем так, чтобы... ( чтобы что?).
При этом мы всё также обращены к чувствам, мы смотрим сквозь них и ими - они наши «глаза». И мы смотрим, как мы при этом относимся к тому, что происходит вслед за нашим таким выбором, и каково нам теперь жить на белом свете, когда мы выбрали так («Должно быть так...», «Происходит вот это...», «Я такой...», «Он относится ко мне так...», ...).

А после этого необходимо осваивать осуществлённый выбор: наблюдать его, переживать его последствия, вникать в то, как сейчас хочется жить. И в какой-то момент у нас, быть может, родится новый выбор, когда мы до него дозреем (это созревание может длиться одно мгновение, а может и всю жизнь...).

И только тогда жизнь может потечь в новом русле.

Как видите весь этот путь в «новую жизнь» становится возможным только тогда, когда мы рискуем обратиться к своим чувствам, к своему настоящему состоянию - не переделывать его изощрёнными психотехниками, а жить его.

Что в этом может помочь? Как это осуществить, как решиться обратиться к таким переживаниям, которые страшат невыносимостью муки? И действительно, насколько безопасно обращаться к таким переживаниям, к которым ты не готов, которых ты не хочешь? Теоретически на это вопрос ответить невозможно. В том смысле, что любое объяснение или доказательство будет исходить из некоего внешнего опыта – опыта других людей. А свой собственный опыт нельзя получить «теоретически», он обретается только на практике. 

Но помощь практического порядка в этом возможна. Например, наша практика ТТП* может помочь и существенно облегчить обретение такого личного опыта. Одной из особенностей практики является то, что она позволяет постепенно приближаться к самым заряженным переживаниям, не требуя от человека насилия над собой, не заставляя его соприкасаться с той болью, к встрече с которой он пока не готов.  Ведь когда человек обращается к тем своим чувствам, которые он переживать не собирался, когда у него нет чёткого внутреннего обоснования и готовности к ним обратиться, тогда ретравматизация (повторная травматизация) вполне возможна, поскольку он находится в прежней позиции и возможности выхода к новой в данном случае у него нет.

Защитой от ретравматизации в нашей  практике служит то, что человеку предлагается обращать внимание на любые значимые чувства и включать их в «работу». Это означает, что, когда человек сомневается, опасается, тревожится, явно не готов и не хочет обратиться к страшным для него переживаниям – ему и нет необходимости к ним обращаться. В этом случае ему нужно обратить внимание на своё опасение, на свой страх этих чувств и дать возможность этому страху (страху страха) заговорить, проявиться, выражаясь в творческом действии. И точно также человек поступает с любыми другими своими чувствами и состояниями, которые являются для него проблематичными. В этом случае человек к любому своему травматичному опыту подходит плавно и в соответствии с внутренней готовностью, а тревога, сомнение, страх, которые он испытывает по поводу своих мучительных состояний (по поводу источника своей боли), становятся проводниками к ним. В таких обстоятельствах человек плавно течёт в русле внутренних сил, а любые напряжения и «препятствия» становятся ему помощниками, охотно отдающими свои силы и приближающими человека к самому себе.

Задачей всей практики является приближение к самому себе, получение опыта близости к самому себе, переживание самого себя «внутреннего» как факта собственной жизни. Свидетельствуя себя, мы вникаем в своё собственное реальное положение, узнаём место, которое мы занимаем. Задача –  видеть, где мы находимся по отношению к самим себе, видеть своё место и позволить себе жить прямо в этом месте, осуществляя и проявляя ту жизнь, которая была нами остановлена, запружена какой-то нашей субъективной невозможностью, болью, каким-то нашим выбором не жить вот эту, вот такую жизнь, в этом месте нашей души.

При этом смысл не в том, чтобы в течение арт-терапевтической сессии что-то «проработать», а в том, чтобы сделать шаг к самому себе, побыть с самим собой наедине, почувствовать ценность себя живого, настоящего, «беспричинного», вне социальных атрибутов и оценок – в том, чтобы повернуться к себе лицом и вступить с собой в отношения (в другие отношения).

Хочется особо подчеркнуть, что не стоит ожидать от практики (от любой практики, от любой психотехники) чего-то чудесного: «Вот сделаю психотехнику, переживу-перетрансформирую с её помощью свои проблемы, найду ресурс и избавлюсь, наконец, от всех проблем. И вот тогда заживу…». Не решатся все проблемы, чего бы мы ни нашли, какой бы опыт мы ни получили. Вся жизнь – сплошные проблемы (вспомните своё детство, разве тогда не было проблем?).

Смысл не в том, чтобы зараз что-то изменить в себе (и вообще не в том, чтобы в себе что-то менять), а в том, чтобы начать поворачиваться к себе передом, а к лесу задом, и жить с собой заодно. Название подхода – «присутственная арт-терапия» - отражает саму суть процесса, который заключается не в попытках «творческого преобразования» чего-то там «внутри себя», а в свидетельствовании себя: обнаруживая себя, мы становимся виднее и для самих себя, и для других. Находиться (находить себя), видеть, пребывать, проживать, проявлять, признавать – для того, чтобы в нашей внутренней действительности что-то начало изменяться, ничего более не нужно.

Чтобы это стало возможным, необходимо быть включённым в самого себя, быть вместе с тем, что чувствуешь, а не пытаться дистанцироваться, отстраниться, отвлечься от неприятных чувств и ощущений. Напротив, нужно быть в средоточии своих чувств, находя внутри этой стихии внутренних течений самого себя. Только такое внимание к себе и может открыть действительный смысл того, что же стоит за тем, что мы чувствуем: какие наши желания стоят за нашими чувствами (проще говоря, – что мы хотим сделать), какая установка, какое требование/ожидание (к себе или к Другому), какой взгляд на мир. Через внимание к своему состоянию мы можем открыть свои действительные нужды и себя-деятеля.

Возможность быть включённым в себя появляется тогда, когда мы себя и свою жизнь в своих интересах ставим на первое место, а «избавление» от того, что мучает, переделывание себя – на последнее. И занимаемся знакомством с собой. В процессе этого знакомства и происходит всё то, что так желаемо.

Присутственная арт-терапия является таким способом, с помощью которого можно знакомиться с собой непосредственно – не со своими концепциями, а со стихией себя, с собой живым и настоящим. А именно это, на мой взгляд, и является самым главным для каждого человека. Это является и смыслом психотерапевтического процесса – помочь человеку приблизиться к самому себе, помочь ему получить опыт бытия вместе с собой, а не вопреки себе.  Когда такое случается, тогда и начинается путь к исцелению от душевных ран.

© Ляшенко В.В
клинический психолог
21.06.2014