Эмоциональный контакт: внимание обеспечивающее совместность

Однако, сам вопрос: «Что значит быть в контакте?» - был  не очень-то ясен. Кто-то наличие или отсутствие контакта объяснял через наличие или отсутствие разговора между ним и другим человеком, кто-то говорил о передаче информации, кто-то – о присутствии «обратной связи», отдачи от другого или некой совместной деятельности. А все же ощущения того, что вопрос о контакте вполне ясен, не было. Даже когда два участника общались друг с другом и утверждали, что контакт между ними состоялся, объяснить, как они это узнали, по каким признакам, что вообще означает это «установление контакта», что это за действие такое, - им было трудно.

На мой субъективный взгляд, в основе непонимания того, чего нам собственно недостает, чего мы хотим и как мы этого достигаем, лежит неясность для нас тех слов, которые мы употребляем. В данном случае это слово контакт.

Что же это такое?

 

Можно, конечно, говорить о передаче информации одним человеком другому в контакте, но разве это (передача информации) нами ощущается как то желаемое, которого нам не достает? Например, в деловом общении вопрос идет как раз о передаче информации, и для успешной ее передачи необходимо соблюдение определенных правил. Но об этом ли говорят люди, когда говорят о сложностях установления контакта с людьми? Разве они жалуются на незнание неких правил делового общения? Разве они жалуются на то, что не могут передать или получить какую-то информацию?

 

Очевидно, что они говорят о чем-то другом – о том, что между ними и другим человеком чего-то не происходит, а так хочется, чтобы происходило. Например, даже в ситуации так называемого делового общения, все важные, значимые, серьезные вопросы обсуждаются в непринужденной обстановке: в бане, в ресторане, в боулинге и т.п., когда люди отходят от неких формальностей и… вступают в личные отношения. И значит вопрос контакта – вопрос не столько передачи информации, сколько переживания неких чувств – переживания наличия или отсутствия неких отношений.

И даже если посмотреть на слово информация, то можно обратить внимание на то, что само оно означает «в форме». А что же собственно находится в форме?

 

 

 

Нам не хватает не столько некой информации, сколько отношений. А, стало быть, здесь уместно вспомнить о существующем в психологии термине – эмоциональный контакт. В научной литературе о необходимости эмоционального контакта для каждого человека с самых первых минут жизни, написано много. Но, как это и бывает чаще всего, теоретические сведения о некоем нашем устройстве не только весьма помогают, но порой также и очень мешают нам в понимании самих себя. Мешают они тем и тогда, когда мы начинаем воспринимать это внешнее по отношению к нам знание как руководство к нашей внутренней жизни и… оказываемся вдруг в растерянности, так как в мире внутренней реальности компас наших теоретических знаний перестает работать, проторенные дороги «научных знаний» разъезжаются, а мы остаемся в чистом поле своего сознания наедине со своим непониманием.

Так вот слово контакт (или научное понятие эмоциональный контакт) – слово очень неясное, непонятное, не столько нам что-то проясняющее, сколько запутывающее нас. Почему неясное? Да потому, что не русское.

Технически его понять несложно (технически – то есть, в случае, если мы будем воспринимать себя и друг друга вещами, предметами): прикоснулись руками-манипуляторами – вот и контакт вам уже.

А вот если мы воспринимаем себя и других живыми, то… что значит одно живое пришло в контакт с другим живым?

Непростой вопрос…

 

 

 

Если же мы попробуем изъясняться по-русски, то наше положение гораздо упростится. Что такое контакт? Слово контакт происходит от лат. contactus — прикосновение – и  по-русски будет означать наличие связи, общности. Но это, так сказать, внешние выражения.

А если попробовать выразиться на языке внутренних переживаний (как я узнаю, есть у меня связь с человеком или нет?), то для меня это будет наличие или отсутствие ощущения, что мы вместе: я вместе с ним, а он вместе со мной. И вот это "вместе" понимать можно вполне определенно: мы находимся в одном месте в одно время – вот прямо сейчас мы полностью здесь, в одном месте (именно там, где мы находимся, а не где-то в другом месте) – мы вместе. Когда мы вместе, мы в контакте, то есть между нами есть связь. Другими словами, речь идет о некоей близости между нами – мы не какие-то чуждые друг другу люди, которым плевать друг на друга, а мы весьма заинтересованы друг в друге, мы важны друг другу, мы близки, мы понимаем и принимаем друг друга.

И именно в результате установления связи (эмоционального контакта) мы получаем некую информацию о том, с кем мы установили связь. Контакт не есть передача информации, хотя в нем она обязательно передается. Наша связь является не передачей информации, а главным условием того, что информация будет передана и получена. И степень передачи-получения этой информации зависит от того, какого рода наша связь и в какой степени мы связаны.

 

 

 

И мы здесь же на группе проделали такой простой опыт: я предложил 5 минут побыть в молчании. Как это ни удивительно, но оказалось, что наличие или отсутствие связи между людьми гораздо заметнее тогда, когда они молчат. И было вполне очевидно, что кто-то уходит «в себя», исключая себя из контакта, кто-то беспокоится и, как только чувствует установление связи, начинает ерзать, суетиться и навязываться другим (то есть ему по какой-то причине очень трудно находиться в контакте, он чувствует себя очень неуютно), а кто-то предельно включен, и на него можно опереться в это время.

Что значит опереться?

 

А вот какое странное дело: пребывать в молчании и находиться в связи с другими людьми оказывается совсем непростым делом. И как мне кажется, вовсе не из-за молчания! Молчание здесь ни при чем.

Дело, на мой взгляд, в том, что когда мы разговариваем, то чаще всего мы просто оглушаем себя звуками, одурманиваем словами, мы увлекаемся любой деятельностью (например, разговорами) и вовсе не состоим в контакте с человеком.

Напротив, мы уходим из связи с человеком, прибегая к чему угодно: к разговорам, к действиям, к улыбкам, ужимкам, к играм и т.д. – мы  используем все, что в наших силах, но только чтобы не быть в контакте.

 

А когда мы находимся в молчании, то нам больше не на что опираться в своем бегстве из контакта и приходится прикладывать какие-то дополнительные усилия для того, чтобы не выключиться (то есть, чтобы снова не сбежать, но уже в некую внутреннюю реальность), чтобы быть включенным, чтобы замечать – отчего же мне сейчас так неудобно, отчего страшно, в чем состоит трудность пребывания в контакте, что напрягает.

Когда ты стараешься быть включенным (вовлеченным), то постоянно ловишь себя на очень простых, очень невольных попытках улизнуть из места встречи, а когда замечаешь в кругу (мы это делали  сидя в круге, лицом друг к другу) человека, который включен, который здесь, который не ерзает как уж на сковородке, а пытается БЫТЬ, тогда ты в нем находишь опору, так как если мы двое сейчас включены, то мы уже вместе. И тебе становится легче – другой человек как будто забрал часть твоей ноши или своим собственным присутствием позволил и тебе не бежать, а быть тут, с ним, вместе.

 

 

 

А что же это такое за «быть вместе»? Что это означает, как это, за счет чего так происходит, что мы становимся или вместе, или порознь? Ответ можно найти все в той же практике молчания.

Я упомянул выше о том, что в какой-то момент я заметил человека, который был включен в происходящее, который был ТУТ, в кругу – человека, чье внимание сосредоточено на всех нас, на нашем круге. И как мне кажется, вот это внимание – это и есть то самое искомое место-действие, которое собирает нас в совместность, которое включает или включает нас друг из друга, которое соединяет или разобщает.

 

 

Вот именно в том, чтобы быть  вместе, у нас имеется потребность. Ее по-другому можно было бы назвать потребностью в единстве, в сопричастности – потребностью в счастье. А внимание – это то действие, которым мы обеспечиваем включение друг в друга, именно вниманием мы собираемся воедино*.

___________________________

 

* И если уж довести рассуждение до конца, то силу, рождающуюся из нашего желания единства, счастья, мы назовем любовью: у нас есть потребность быть в единстве – в счастье, – и сила этой потребности рождает в нас не только движение друг к другу, но и само движение жизни. Сила этой жажды единства, целостности (счастья), которая влечет, притягивает, собирает воедино есть любовь. Действующая «рука» этой силы, с помощью которой осуществляется это принятие-собирание есть внимание. Вниманием мы, собственно, вообще рождаемся как субъекты, которые могут быть вместе. Подробнее тема любви, этимология слова любовь и его значение исследуются мной в статье «Любовь: от этимологии слова к психологическому понятию».

 

И когда мы замечаем, что кто-то обращен к нам своим вниманием, мы чувствуем… Что же мы чувствуем? Мы чувствуем некое наполнение себя, некое расширение и некое разрешение – мы как будто обретаем свое новое существование – более заметное, более широкое, значимое, нас как будто становится больше.

Другими словами, быть в эмоциональном контакте означает попросту обращать внимание друг на друга. Именно этого мы хотим и ищем! Мы хотим, чтобы на нас обратили внимание! Тогда мы чувствуем, что нас признают, что нас видят, что мы имеем значение – что мы не просто какие-то вещи в этом мире, а люди, и в нас видят такого же человека. Тогда мы чувствуем сопричастность друг другу, близость, родство. Именно здесь, как мне кажется, ключ к заповеди Христа: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», - я признаю другого человеком только тогда, когда признаю, что он такой же, как и я. А себя я признаю человеком, себя я берегу и люблю?

Если я обращаю внимание на человека, именно на него-человека, а не на него-вещь, которую можно использовать, тогда этим самым я признаю его близость мне и не могу поступить с ним иначе, как с самим собой. Между нами образуется связь, которая осуществляется через мое внимание к нему, мою заинтересованность в нем – его важность для меня как человека, такого же, как и я.

 

Однако при этом бывает и так (и это также проявилось в те 5 минут молчания в нашем круге), что контакт с другим человеком приносит какое-то необыкновенное беспокойство, напряжение, тревогу – от внимания другого человека, которое устремлено на тебя, как-то неуютно и хочется от него улизнуть, скрыться, отвлечь человека от тебя чем-либо: улыбкой ему, жестом, действием и т.п.

 

Что это, в чем причина? Ведь контакта ищут, о его нехватке заявляют, а когда он случается, от него бегут… Причина, думаю, состоит в том,  что помимо собственно контакта с другим человеком, часто хочется и других «вещей» - ведь у нас существует множество различных желаний, которые зачастую входят в противоречие друг с другом. То есть если во мне существует внутренняя борьба различных желаний, намерений, установок (например, мне чего-то и хочется, и нельзя одновременно), то эти же противоречия будут мною выноситься и наружу – они будут двигать меня, побуждать к совершению тех или иных действий, рождать то или иное мое поведение. Так, если я чувствую себя несостоятельным в чем-то, то я буду всеми силами зарабатывать подтверждение своей состоятельности, собирая чужие оценки, разыгрывая перед другими людьми спектакль самого себя: «Посмотрите, какой я хороший, добрый, правильный, смелый…» - в зависимости о того, подтверждение чего мне нужно от других людей.

Если я чего-то себе не разрешаю или не разрешаю себе себя какого-то (например, мне по какой-то причине нельзя быть необщительным, малозарабатывающим, неосведомленным, а нужно быть общительным, обеспеченным, знающим), то для того, чтобы это внутреннее противоречие как-то согласовать, я буду либо пытаться демонстрировать другим того себя, каким не являюсь либо пытаться найти некое внешнее разрешение себе (чтобы кто-то другой разрешил мне меня).

 

И вот эти мои желания встречаются с моим желанием взаимосвязи с другим человеком. При этом установить связь я могу только собой реальным, ведь тем, чего у меня нет, но что я напридумывал о себе, каким я хотел бы быть – того нет в моем распоряжении, того не существует. И вот я встречаюсь с другим человеком (то есть устанавливаю с ним связь, контакт, обращаю на него свое внимание). При этом если я могу с ним встретиться только собой реальным, то это же значит, что я должен как бы «подставиться», то есть открыться, сбросить свои маски, бронежилет, красивые перья. А это страшно. Страшно предстать перед другим человеком настоящим, «голым», если я занят как раз тем, чтобы спрятать себя настоящего, чтобы показывать себя какого-то, быть кем-то, а не собой.

 

И тогда во время встречи я начинаю действительно суетиться и стараться улизнуть, прикрыть себя чем-то (словами, улыбкой, жестами, действиями), так как мне и неуютно, и страшно, и больно – внимание другого человека для меня становится прицелом винтовки, а он сам – снайпером, угрожающим меня убить – убить ту куклу, которую я хотел представлять вместо себя.

И, конечно, я «себя» уберегаю, но… остаюсь неутоленным – я все в том же заточении самоизоляции, в котором мне нельзя выйти к другим людям (ведь выйти могу только я, а не та кукла, которую я намерен показывать), я сижу в тюрьме своих собственных представлений и фантазий (лучше сказать «фантазмов») о самом себе, о том, каким бы я хотел быть и каким бы меня видели другие, и тоскую, я злюсь, обижаюсь, и всячески избегаю встречи, которую так хочу, о которой мечтаю и которой жду.

 

 

 

И далее мне хотелось бы продолжить этот разговор, перейдя к еще одной теме, тесно связанной с той, о которой я здесь размышляю.

На одной из наших групп мы играли в коммуникативную игру с кубиками Никитина. У этой игры есть название – методика децентрации «Архитектор» (мы с ней познакомились благодаря психологу Б.С. Гречухину – руководителю объединения «Клон»). Предназначена она для диагностики коммуникативных стратегий при выполнении совместной работы. Проще говоря, методика позволяет осознавать те стратегии, которыми люди пользуются при общении, выявлять полезные и неполезные модели поведения и изменять их. Является хорошим обучающим средством.

Эта игра парная, заключается она в том, что через непроницаемую перегородку-ширму по обе стороны стола садятся два человека. Им выдаются одинаковые наборы кубиков, имеющих сложные пространственные формы (детские кубики «Для всех» Б.П. Никитина). Из этих кубиков можно создавать различные пространственные фигуры.

Трудность для игроков зачастую состоит в том, чтобы доходчиво объяснить напарнику, как и из чего (из каких элементов) необходимо собрать заданную фигуру – то есть найти такой язык описания, который был бы понятен обоим. Сделать это бывает почти невозможно, если не поставить себя на место своего партнера (потому и называется методика децентрации). Причем это смещение внимания с себя на другого важно для обоих участников игры – только в этом случае она становится легкой, а процесс приносит внутреннее ликование от того, что вы прекрасно понимаете друг друга – то есть от чувства внутренней сопричастности друг другу. И игра замечательна тем, что на ее примере хорошо бывает видно, кто и как вступает в контакт друг с другом, а кто использует хитроумные стратегии, помогающие этот контакт избежать.

В том случае, о котором я веду речь, один из игроков предложил, с одной стороны, гениальную в своей точности и простоте объясняющую модель, а с другой стороны, эта модель была верхом схематичности, проявлением некой сухой, формальной  логики.
Этот случай навел меня на размышление о присущих нам двух способах мышления: один условно можно назвать – образным, целостным, объемным, а другой – линейным, схематичным, дискретным или знаковым.
Объемное мышление пользуется целостными, живыми образами, оно как бы схватывает предмет сразу и передает его как неделимое целое – как некую сущность, имеющую свою отдельную жизнь. На мой взгляд, именно такое мышление нам всем свойственно от природы.
Разница в том, как мы взаимодействуем с миром в том и в другом случае значительна. В первом случае, мы вступаем с миром в непосредственные отношения, устанавливая связь, прикасаемся к нему (устанавливаем контакт). Этому способствует то, что между мной и миром нет никакой промежуточной инстанции – мы непосредственно воображаем вливающийся в нас поток мира и используем для нашего взаимодействия с ним живые образы нашего сознания. Живые они потому, что, во-первых, воспринимаются нами целостно, а во-вторых, потому, что подвижны, изменчивы, так как мы всегда готовы замечать нечто новое, и это новое дополняет эти образы, изменяет их, превращает их. Кроме того, мы и сами не привязаны к этим образам – мы всегда можем посмотреть несколько иначе (и в этом наша свобода и ответственность), и тогда у нас возникнет иной образ, который будет не менее точно отражать действительность с другой нашей точки зрения.
Во втором случае, мы вступаем с миром в отношения, опосредованные закрепленными, неизменными образцами (правилами, законами). Здесь нет иных точек зрения, так как если я уже сделал выбор в пользу правила, а не живых отношений, то тем самым я сделал выбор в пользу некой единственной точки зрения, и именно с нее и намерен смотреть, воспринимать, общаться. Собственно этим моим выбором живой образ и становится образцом, то есть неким неизменным, фиксированным образом. Нужно сделать важное уточнение: при этом я смотрю на мир не с той точки, где есть Я, а с точки некой «таковости» мира – я себя помещаю в некое внешнее по отношению к себе пространство, теряю себя в ней и приобретаю непоколебимое знание того, каков мир. Здесь есть раз и навсегда закрепленный образ мира: это должно быть так, а вот это этак, за этим следует то и т.п. Поэтому у нас здесь нет никакой свободы: нет свободы выбора и нет иных вариантов.
Из некоторой совокупности этих образцов мы создаем себе схему или модель, и через нее начинаем общаться с миром, воспринимать и познавать его. Все, что в эту модель не укладывается или противоречит ей, мы или не воспринимаем, не замечаем, или объявляем ложным, не соответствующим действительности и т.п. Эта модель становится своеобразным буфером, который отделяет нас от мира – отношения с миром строятся не непосредственно, а через искусственно создаваемые модели.

Эти два типа отношений с миром, наверное, можно сравнить с аналоговым и цифровым сигналом.
Аналоговый сигнал – сигнал непрерывный, а цифровой – дискретный, раздробленный, порционный. Понятное дело, что цифровой сигнал точнее и чище, поскольку должен сохранять однозначность в каждой своей точке. В этом его и преимущество. Зато аналоговый сигнал целостный, неделимый – это некая  непрерывная ткань, так как любая помеха, внесенная в сигнал, неотличима от самого сигнала, ибо отсутствует четкое отличие друг от друга элементов, составляющих сигнал. Поэтому, даже при отсутствии четкости, общий образ сохраняется, и мы все равно имеем возможность понять переданный сигнал. Это невозможно при цифровом сигнале: здесь при исключении некоторых частей сигнала исключаются и куски передающейся информации, ибо сам сигнал не целостный.

Допустим, что приводимая мною метафора не во всём точна. Это обстоятельство и может являться хорошей иллюстрацией того, о чём я говорю. Даже в случае, если сравнение, которое я здесь привожу, используя метафору аналогового и цифрового сигналов, не совсем точно с точки зрения физики, то вне зависимости от его точности, это сравнение (объединение образов в сравнении) уже создает непрерывность, то есть такую целостность, которая несет в себе всё существенное – то, что я хочу передать – суть.
Это существенное содержится именно в том, что позволило сблизить эти два образа в сравнении – оно и создает эту непрерывную ткань метафоры. А значит, возможные неточности в сравнении (в случае, если сравнение было некорректным) не важны для нашего понимания. Мы все равно можем понять, так как, когда мы обращены к сути передаваемой информации, то мы обращены не к различиям в сравниваемых образах, а к тому, что их сближает – наше внимание к существенным признакам информации и обеспечивает ее непрерывность и целостность.

Однако эта возможная неточность в сравнении будет иметь большое значение тогда, когда нам важна именно неукоснительная точность в образах (то есть целостность во всех точках, передающейся информации), а это нам важно только тогда, когда мы не имеем целостного образа изначально, поэтому любая неточность может стать для нас роковой – информация разрушится.
Потому линейное мышление, основанное на схематичности восприятия, конечно, имеет свои достоинства: результаты его однозначны и непротиворечивы, так как должны удовлетворять формальной логике.


Правила в обмен на жизнь

 

Чем это для нас важно? Тем, что мы можем сделать некоторый вывод о нас самих, если мы предпочитаем формальную логику при своем взаимодействии с миром. Тогда мы предпочитаем однозначную ясность в решении своих вопросов, а мир и отношения хотим видеть как нечто понятное и подчиняющееся формальным логическим законам, как некую логическую машину. И тогда мы теряем возможность иметь дело с живым и изменчивым миром, ибо при взаимодействии с ним обращаем внимание не столько на него, сколько на те законы и правила, которые считаем для него обязательными. Мир для нас не живой. А если мир для нас не живой, то и мы для самих себя не живые: вещи в мире вещей***.

___________________
*** В чем может проявляться такое мое предметное отношение к себе и к другим? Да во вполне обычных вещах. Вот, например, я пишу эту статью и привожу некую мысль, которую я услышал от кого-то или где-то прочитал, и не озабочиваюсь тем, чтобы потрудиться указать источник. И вообще этот вопрос авторства меня не очень заботит: я поглощаю тоннами информацию, и где уж там мне запоминать тех, кто меня обогатил своими мыслями, идеями, открытиями? И вот если такое происходит, то это значит что? Это означает, что я считаю важной информацию (так как я с ней могу что-то сделать), но не важным ее источник. Его для меня как бы не существует в моем внимании – да плевать на него, подумаешь, автор, пойди упомни их всех… Однако, если я пренебрегаю тем, кто меня обогатил – человеком – то это означает, что я сам свою человечность не замечаю: я – это какой-то делатель дел, а не человек, который живет – как будто какие-то цели и дела для меня важнее меня и другого человека, как будто вот то, что я сделаю – это важно, а мои отношения – это что-то попутное. Если я забываю источник, который позволил мне напиться, то я не осуществляю свою собственную человечность: если человек для меня не важен, а важна только его продукция, то я и сам для себя не важен. Кому и с кем тогда вступать в контакт, общаться?


И если это так, то мы теряем возможность слышать и понимать и самих себя, и других людей, ибо живое, как заметил д.ф-м.наук Е.А. Либерман, не описывается физическими законами.
Когда мир для нас формален, логичен, определен, известен, тогда и в общении мы обращены на некую формальную сторону: насколько точно то, что передается другим человеком, насколько оно непротиворечиво во всех своих частях, и всегда замечаем эти противоречия, так как они для нас важны – ведь нам-то необходима однозначная точность. Вследствие этого и именно поэтому мы часто не понимаем другого и имеем трудности в установлении контакта, так как обращены не на то, чтобы понять, а на то, чтобы привести в надлежащий вид – именно этот вид (непротиворечивую, рафинированную информацию) мы и будем принимать для себя как нечто существенное, при этом часто упуская из виду суть того, что передает другой человек.
Ведь, согласитесь, очень часто бывает так, что, когда мы кому-то что-то говорим, мы не всегда умеем четко выразить свои мысли, а тем более желания, которые нам самим зачастую непонятны и неведомы. Но в том, что мы говорим и проявляем, они всегда содержатся.
Так вот если мы непосредственно обращены к человеку и воспринимаем всё, что от него исходит (непрерывный аналоговый сигнал), то тогда нам не так важно насколько противоречиво то, что мы воспринимаем – мы схватываем целостный образ, в котором содержится суть, и понимаем ее. А вот если нам важна непротиворечивость и точность, то мы будем воспринимать человека выборочно, просеивая через сито своих правил. И тогда нам понять его бывает очень трудно.

И в этом случае можно задать важный вопрос: а в связи с чем мы можем быть так сосредоточены именно на этом способе познания? Почему мы выбираем не разуметь, а мыслить? Есть расхожее представление о том, что существуют люди с различными типами мышления: одни имеют некое художественное, образное мышление, а другие научное – так сказать «физики» и «лирики». На мой взгляд, это, конечно же, верно, но не совсем так .

Мне думается, что все люди от природы обладают образным восприятием мира, но порой по некоторым причинам кто-то отказываемся от непосредственных отношений с миром и начинаем выстраивать себе схему.
Причины, на мой взгляд, может быть две.

Первая: это может быть связано с тем, что мы находимся в таком окружении, в котором люди общаются друг с другом и с нами через некую нормативную систему общения (нормы, правила, стереотипы и т.п.), а чувства из мира отношений исключаются (конечно, совсем они исключиться не могут, так как люди-то в любом случае живые, и чувства у них не могут не проявляться). Тогда, воспитываясь в таком окружении, мы впитываем именно такой способ отношений без отношений, и начинаем общаться с миром именно через искусственный буфер нормативной схемы, а от своего природного разумения отказываемся за ненадобностью его в мире социальной действительности.

Вторая причина может быть связана с тем, что в основе отказа от непосредственных чувственных отношений с миром лежит какая-либо душевная боль – боль в отношениях. И тогда у нас, как защита от этой боли, возникает желание уйти от отношений с помощью искусственной схемы.
В этом случае рождается своеобразная аутистическая модель общения. И тогда отношения выстраиваются с помощью неких внешних правил, установок, и этим осуществляется уход от живых отношений, от восприятия того, что есть и что происходит в действительности: смотрю в свою схему, на свой монитор, а не в пространство отношений.
Моя схема, моя искусственная картина мира становится для меня внешней опорой. Только при этом вместо непосредственных отношений, я с миром начинаю играть в некие «крестики-нолики», просчитывая его, а не участвуя в нем собой и своими чувствами. Понятно, что в мире вещей некому и не с кем вступать в контакт – здесь может идти речь только о манипуляциях и воздействиях. Тогда получается, что не я-живой живу в живом мире, а я-предмет собираю мир из других предметов – вся моя жизнь становится игрой в кубики.

 

 

Конечно, описанные мною способы отношений с миром являются идеальными, а в действительности мы все пребываем в континууме между ними, в большей или в меньшей степени осуществляя себя и свою человечность. Проблема контакта, проблема установления связи, проблема общения – это не проблема знания каких-то правил, законов, языка, это не проблема владения какими-то техническими навыками общения и стратегиями поведения, - это проблема человечности: человек ли я сам для себя, человеки ли для меня те, кто меня окружает.

Не отношения мои выстраиваются в зависимости от того, какие стратегии в общении я применяю, а напротив – мои стратегии поведения напрямую зависят и рождаются от моего отношения: как я отношусь, так я и действую, так я и общаюсь… или не общаюсь.

 

Если я считаю, что есть некие правила, стратегии, законы, информация, которые мне неизвестны, и поэтому у меня существуют такие-то проблемы, то я, конечно же, буду пытаться их у кого-то узнать (пусть меня научат, расскажут, покажут), в надежде их выучить и изменить себя и свое поведение так, чтобы… (подставьте свои слова). Но именно эта надежда на то, что я овладею некими знаниями или технологиями, именно это намерение изменить себя, означает, что меня для меня нет, что я для самого себя не живой, не человек, а какой-то механизм, у которого имеются некие тактико-технические характеристики, и если мне себя немного усовершенствовать (сделать себе так называемый апгрейд),  то все мои проблемы решатся.

И я действительно могу чему-то научиться, каким-то технологиям, и этим существенно облегчить свою жизнь! Однако проблема моя все равно будет сквозить и проявляться в других событиях, отношениях, делах – в моем ощущении себя и своей жизни. Ибо пока я изменял себя,  я не занимался решением своей проблемы – я вовсе не знаю ее! Ибо проблема моя вовсе не в том, что я чего-то не знаю, не умею, или в том, что я какой-то там (чем-то обладаю или нет), а в том, что я сам для себя не человек – проблема в отсутствии меня у меня! Проблема в том, что я сам на себя не обращаю внимания! Я для себя не важен и не нужен.

 

И пока это так, я никак не смогу решить для себя проблему установления  контакта с людьми, так как некому и не с кем контактировать: в мире вещей есть лишь манипуляции, демонстрации, кукольные представления и спектакли, есть соглашательство с другими и отсутствие мнения, есть покорность и порабощение, есть осуждение других и страх осуждения другими… – много чего есть, но нет одного – нет общения. А когда нет общения, то нет очень многого,… а может быть, и ничего...

 

 

© Ляшенко В.В.
клинический психолог
12.02.2012