Стыд. Освоение мира людей

Психология стыда

 

В предыдущем разговоре об обиде мы говорили об обиде. Обида связана с виной и обвинением других, а также с чувством обделённости ими. Но случается, что обвинить других не в чем. А виновника мы всё же ищем – кто-то должен быть повинен в нашей неудаче, поскольку всегда есть тот, от кого происходящее как-то зависит. И тогда мы разворачиваем обвинение против самих себя.

При этом нам может казаться, что «Вот же я беру ответственность на себя, я же себя обвиняю, а не других». Однако в действительности обвинение себя также, как и обвинение других, есть способ уйти от ответственности, не увидеть её, не рассмотреть. Обвинение и самообвинение препятствует тому, чтобы заметить и признать свою настоящую ошибку.

Понятно, что от ответственности мы уходим, чтобы не встречаться с какими-то болезненными для себя чувствами. Поэтому путь к ответственности (самостоятельности!) лежит через обращение к этим самым неприятным, болезненным чувствам, и через них – к той причине, которая их вызывает – к какому-то взгляду на мир, установке, сопряжённой с каким-то вполне конкретным личным жизненным опытом.

Обвиняя себя, мы не видим своих настоящих действий, и нацелены не на исправление собственной ошибки, а на оценку себя – как будто, оценив себя и наказав, мы что-то действительно исправили в том, что сделали или не сделали. Ошибка так и  осталась неисправленной.

Вина1 в современном обществе предполагает наказание. Когда человек считает себя виновным (и вообще ищет виновных), то акцент делается не на поиск эффективного способа действия, а на наказание за совершённое. Это, естественным образом, не только затрудняет, но и исключает возможность развития.
________________________________
1.Изначально слово «вина» и являлось указанием на причину, а с наказанием стало связано позже. По Далю, «вина» - начало, причина, источник, повод, предлог.

Поэтому полезнее, как предлагает М.Л. Покрасс, не виновных искать, а задаться вопросом: «От кого это зависит?». Если я нахожу, что нечто могло или может зависеть от меня, то я способен уже очертить границы своей ответственности (своих сил, своих возможностей) и обрести свободу действия – я уже могу что-то делать!

Обвиняя себя, мы начинаем стыдиться. А дальше приходит то же чувство отверженности, ненужности, чувство боли и холод стыда. Мы вновь замораживаемся...

 

Давайте снова пойдём от слова.
Согласно этимологическому словарю Крылова общеславянское слово «стыд» восходит к той же основе, что и «студить». Первоначальное значение «холод, окоченение» постепенно перешло в «чувство срама». По Фасмеру слово «стыд» связано с  чередованием гласных слова «студ», поэтому значения «стесняться, стыдиться» и «стынуть» являются родственными.
Образно говоря, когда мы стыдимся, наша душа мёрзнет, застывает, коченеет, теснится – мы утрачиваем подвижность, живость, жизненность.

Образно говоря, когда мы стыдимся, наша душа мёрзнет, застывает, коченеет, теснится – мы утрачиваем подвижность, живость, жизненность. Но стоит обратить внимание на то, что стыд бывает как будто двоякого рода – условно говоря, горячий и холодный: «созидательный» и «разрушительный».

В народном восприятии стыд – явление положительное. Об этом нам говорят такие выражения, как «девичья стыдливость», «ни стыда в тебе, ни совести», связывающее стыд с совестью, с чистотой и непорочностью. Эти выражения свидетельствуют о том, что народ считает стыд необходимым и желательным. В чём желательность стыда, и о чём вообще идёт речь? Что такое этот стыд?

 

Прежде всего, мы можем заметить, что стыд играет некую охранительную роль: он призван затормозить вредную или чем-то опасную для нас деятельность, сберечь от опрометчивых поступков в обществе других людей, и таким образом, - сохранить нашу целостность, причём не физическую целостность, а душевную и духовную. По всей видимости, именно сохранение целостности и является основной функцией стыда. По большому счёту, можно сказать, что стыд является одной из функций совести. Стыд – явление общественное, так же, как и совесть, – он появляется только там, где есть люди и нормы человеческого общежития.

Совесть всегда связывает нас с другими людьми: мы можем поступить не по совести или по совести только в связи ещё с кем-то. Однако есть ли что-то такое в нашей жизни, что никак не касается других людей? Всё, что в нас есть человеческого – это именно человеческое, а значит, всегда состоит в связи с другими людьми. Вся наша человеческая жизнь и деятельность внутренне управляется совестью. Совесть является внутренним управляющим в отношениях с другими людьми и призвана помогать жить среди людей, жить по-человечески. И поступать по совести – это значит находить себя в Другом и поступать с Другим, как с собой2.
_______________________________
2.Один из отличных от общепринятого переводов известных евангельских слов Христа: «Возлюби ближнего своего – он такой же, как ты».

Содержание совести при этом определяется тем окружением, в котором мы существуем.  Это общество важных и значимых для нас людей определяет, что значит быть человеком: какие люди у нас считаются людьми и каким должен быть человек. Именно с этими людьми у нас и образуется совместная весть. С другими людьми, не входящими в число значимых для нас людей, у нас может не быть совместной вести, и поэтому в глазах друг друга мы можем выглядеть бессовестными.

Чем с бо́льшим количеством людей мы устанавливаем совместную весть, чем больше мы понимаем и чувствуем суть «человечности», тем в большей степени  мы имеем возможность раскрыть свою человеческую природу, и тем в большей степени мы становимся людьми.

Когда мы поступаем вопреки своей правде, своему нравственному, человеческому  долгу, тогда в этот миг мы предаём себя-человека, в результате этого теряем внутреннее единство, что непременно сказывается на нашем самочувствии. Разрушение внутреннего единства ощущается как вина и муки совести.

Стыд, по всей видимости, стоит очень близко к тому, что можно назвать «муками совести». Однако муки мукам рознь. От того, как мы подходим к какому-либо действию, из какой внутренней позиции (точки зрения, отношения) его совершаем, как его видим, зависит то, чем это действие будет являться. В зависимости от нас всякое наше действие, как и всякое произнесённое нами слово, может являться собственной противоположностью. Потому и стыд может быть как способом сохранения себя, так и способом самоуничтожения – это зависит от того, что именно мы делаем (как и что выбираем), когда мы стыдимся.

Возьмём, к примеру, такую ситуацию: я замечаю, что мне было бы стыдно поступить некоторым образом, поскольку в этом поступке я сам себя предам – я чувствую, что этот поступок умалит меня, я что-то ценное в себе потеряю, и жизнь моя станет горькой и отвратительной. А я этого не хочу! Я хочу сохранить себя, и поэтому говорю себе: «Стыдно… Ну, что ты, ей-богу…». И тогда я делаю выбор в пользу себя, в пользу отношений, правды, истины, жизни, и не совершаю этого поступка.

 

Но для нашего исследования лучше взять ситуацию, когда я не отказался предусмотрительно от поступка, а опрометчиво совершил его и почувствовал за него стыд. Что такое я чувствую, когда я чувствую стыд?

На уровне телесных ощущений первое, что появляется – это ощущение жара. И это очень интересно: мы говорим о стыде как о стылости, о замерзании, окоченении, а тело бросает в жар! И, вероятно, совсем не случайно существуют такие выражения: «краснеть от стыда», «сгорать от стыда» - они точно отражают происходящее.

Ещё весьма любопытным является то, что слово грех в своём первоначальном значении –  то, что жжёт, мучает. По Крылову, слово «грех» одного корня с глаголом «греть», и образовано с помощью суффикса «х» по той же модели, что и смех, спех.

В нашей культуре понятие стыда непременно связано с понятием греха. Этимология помогает понять суть их психологической близости: грех есть внутреннее содержание стыда, он есть то, что жжёт и мучает человека, который охвачен стыдом. Есть такая игра «Море волнуется», когда игроки после слов: «Морская фигура замри», застывают в тех позах, в каких их застал момент. Человека, охваченного стыдом, можно сравнить с такой застывшей фигурой. При этом внутри у него полыхает пожар греха.

А что же жжёт и мучает? Что есть грех? Жжёт и мучает некий проступок, ошибка, некая совершённая неправда. Горит и мучается душа, попавшая в западню проступка. И поскольку всякий поступок начинается как определённый выбор, то суть греха, суть совершённой неправды всегда есть некий выбор – выбор против искренности, выбор против жизненности3.
_____________________________
3. Слово искренность означает с одной стороны близость, а с другой стороны, относит нас к слову искра, связанного с такими смыслами, как огненный, живой, ясный, яркий.

 

Всякий выбор придаёт душе4 некое соответствующее качество, форму, образ. Он, в некотором смысле, либо сдавливает её, лишая пространства жизни, либо расширяет, увеличивая возможности проявления. Душа, подавленная неверным выбором, скорбит и мучается.
_____________________________
4. Душа в данном случае является удобной метафорой для обозначения переживания. Душа – это человек переживающий.

Наибольшее своё развитие понятия стыда и греха получили в связи с развитием христианства, в котором история грехопадения Адама и Евы является одной из основополагающих.

«И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания.
И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая.
И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: где ты?
Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся» (Библия. Бытие, глава 3).

Напрямую о стыде здесь не говорится, но по поведению Адама и Евы мы можем предполагать, что именно побудило их прятаться за деревьями от Бога. Что же послужило причиной их стыда?

Адам говорит о своей наготе. Но нагота ли явилась действительной причиной? Нагота – лишь повод, чтобы устыдиться, повод, очевидный для того, кому стыдно. А что же явились причиной стыда? Что произошло после того, как Адам и Ева вкусили плодов от дерева познания добра и зла? Что они на самом деле узнали?

Прежде всего, им открылось знание о себе, и о Другом! И этого Другого они устыдились, и поспешили прикрыться. Для стыда никакого иного знания не нужно, нужно лишь осознавание, что Другой5 не такой, что он – Чужой.
_______________________________
5. В этом смысле хочется вспомнить такое русское слово, как «приятель», которое, к сожалению, в настоящее время приобрело некий оттенок «прохладности» по сравнению со словом «друг»: вот друг – это близкий человек, а тот – всего лишь приятель. С точки зрения смысла, это несправедливо, ибо слово приятель говорит о приятии и приятности: приятели – это люди, которые принимают друг друга и потому они друг другу приятны. Приятели – это близкие люди! Слово друг говорит о том, что это другой, не такой. И этой своей нетаковостью он вносит в отношения чуждость, и поэтому он может быть опасен. Даже использованное мною словосочетание «принимают друг друга» говорит о том, что друг друга может и не принимать, то есть они могут не быть приятелями, но всё равно будут друзьями, то есть другими.

Обратим внимание, как ведут себя дети. Пока ребёнок слит с окружающей средой, у него нет никакого стыда. (Хотя, есть некоторые исследования, позволяющие психологам предполагать наличие стыда уже у младенцев. Но я не спешил бы здесь с выводами. Недружественность может чувствовать и младенец, а стыд – это всё же чувство более зрелого возраста). Только тогда, когда ребёнок начинает осознавать, что есть он, и есть Другой, в нём начинает развиваться стыд: он начинает стесняться (стеснять себя).

Адам и Ева узнали, что они такие, а Бог – Другой, настолько другой, что может осудить (Адам убоялся и скрылся), причём осудить не за какой-то проступок, а за то, что они такие (нагие). Адам устыдился за себя нагого! А это и есть суть  разрушительного стыда – неприятие себя.

Таким образом, грех (ошибка) состоял не в ослушании, не в самовольном поступке, не в познании добра и зла, а в предательстве Бога и себя – в потере единства с Ним! После приобщения к знанию (вкусив плод познания) о себе и Другом, и получив тем самым возможность выбора (то есть став человеком!), Адам предал Бога, сделав его чужим. Отвергнув Бога, он не мог не испытать отвержения: изгнание из рая было всего лишь естественным проявлением чуждости Тому, кого предал.

 

Вернёмся к ощущению жара, которое возникает при стыде. То, что я почувствовал жар, свидетельствует о том, что во мне пробудилась жизненная сила6.
_______________________________
6. С точки зрения положений современной физики энергия есть единая мера различных форм движения материи и мера перехода движения материи из одних форм в другие. Или ещё физики говорят, что энергия  есть функция состояния системы. По-русски, энергия – это сила. По Далю, сила есть источник, начало, основная причина всякого действия, движенья, стремленья, понужденья и каких бы то ни было изменений. Фасмер слово сила связывает с такими словами как: душа, дух, чувство. Таким образом, сила относится к качественной стороне души (сила души, широта души, красота души и пр.), она выражает её деятельную сторону: это и есть сама душа в действии (жизненная сила). В психологическом смысле сила исходит из потребности.

Жар является признаком того,  что душа пришла в очень деятельное, мощное состояние. Жар тела, «вспыхивание» щёк есть следствие того, что душа куда-то резко устремилась – «вспорхнула-всполыхнула».

Итак, я чувствую жар и... И вот от того, что я буду делать дальше (сохранять себя или уничтожать), зависит то, каким будет являться стыд: хорошим или плохим. Что же я буду делать? Куда направлю бушующую стихию?

Какие у меня есть варианты? А пути у меня существует, в общем-то, два.
Прежде всего, я могу начать (продолжать) жить в соответствии с той стихией, которая во мне сейчас плещет и распускает огненные языки. Стихия эта свидетельствует мне о некоей опасности, она меня будит, зажигает: «Проснись, обрати внимание!».

Я могу выбрать заметить это предупреждение, обратить внимание на свою деятельность и приостановить её (заморозить) и осмотреться в том, насколько я соответствую ситуации – то есть вникнуть в послание, которое несёт мне моё состояние. 

В этом случае мой стыд будет хорошим, полезным. Иначе этот стыд можно было бы назвать, вероятно, словом «контроль» (в его современном употреблении): это то внутреннее действие, которое помогает останавливать ненужные поступки, с помощью него я сохраняю себя и совершенствую свою деятельность. Ориентиром при этом является моя совесть: стыд является своеобразным орудием совести, её исполнительным механизмом.

Однако я могу отнестись к своему состоянию не как к сигналу о чём-то важном для меня (связанным с моей деятельностью, моим проявлением), а посчитать само своё состояние опасным для себя, как к тому, от чего мне нужно избавиться, с чем нужно бороться. И тогда я не пойду вместе с моим внутренним огнём, не буду использовать его для дальнейшего движения (но уже в верном направлении). Напротив – я ужасаюсь ему и подавляю его (остужаю его, замораживаю).

Но ведь этот внутренний огонь (который проявляется в моих чувствах, моих внутренних движениях) – это огонь моей души, огонь меня-живого. И вот я всю вспыхнувшую во мне силу направляю против самого себя: я начинаю борьбу с самим собой, вместо того, чтобы направить свои усилия на полезную деятельность.

Спусковым крючком, начинающим это самоуничтожение, является миг оценки и выбора: свою ошибку я принимаю на счёт самого себя (я ошибочен, я не такой), а не на счёт своих действий. И тогда я обвиняю и приговариваю себя.

Обратим внимание, какая интересная вещь получается: когда я действую вместе со своим внутренним жаром, в русле своего стыда, тогда я не позволяю себе студиться, замораживаться, а делаю выбор жить и действовать. Когда я стыжусь таким стыдом, душа моя не студится, а напротив – разгорается. И именно из места её огненности, её жара, я и имею возможность сделать выбор в пользу жизни.

Мой стыд (остановка опасной деятельности) в этом случае служит мне защитой от… окоченения души – им я сохранил себя живого и настоящего! И потому то, что называют «девичьей стыдливостью» так ценится в народе, ибо является способом защиты души от её разложения в самопредательстве, в отпадении от себя, в совершении ненужного, и в сущности, она является ни чем иным, как действием по совести. 

Приговорив же себя, я замораживаю свой внутренний огонь, свою жизненность и постепенно коченею, отмораживаюсь (становлюсь отморозком). Когда я действую против себя, моя душа неминуемо начинает коченеть: горящая свеча плавится и течёт, но потушите огонь, и свеча застынет.

Если мы не живём в соответствии со своими силами, если мы живём против своей человеческой природы, против совести – мы постепенно становимся всё менее и менее живыми, всё более и более коченеем. Коварная ловушка токсического стыда в том, что в нём тоже можно усмотреть как бы некое полезное намерение – желание стать лучше.

Но в этом-то всё и дело! В «первом» стыде (хорошем, «горячем») мы не стараемся себя переделать, мы изменяем свои действия, поведение! Во «втором» стыде (плохом, «токсическом», «замораживающем»), мы переделываем себя, и эта попытка самосовершенствования оказывается самосовершенствованием через самоубийство: «Я плохой. Таким быть нельзя».

Этот стыд отмораживает душу, и происходит он не из выбора себя-живого, а из отказа от себя-живого: когда я стыжусь, я хочу уничтожить себя, себя «не такого», «плохого».

 

Основой «токсического» стыда является два существенных обстоятельства:

1) Стыд становится возможным тогда, когда мы отчуждаем себя от Другого, делаем нас чужими друг другу: я не такой, как он; он не такой, как я. Своих, близких, мы не стыдимся, перед своими нам можно быть открытыми, голыми – со своими нам тепло и раздетыми.

Когда Другой для нас не свой: когда я (или он) «не такой», когда он не такой же как я, а я не такой, как он, когда я важнее7, а он менее важен – я предстаю перед Чужим. И это всякий, кто не греет меня своим взглядом. Взгляд Чужого, как взгляд Медузы Горгоны, - замораживает, превращая в камень. Как мы делаем Другого чужим, об которого мы можем заморозиться?

________________________________
7. Из-за того, что есть ощущение собственной незначимости, отверженности, потребность в признании собственной значимости возрастает соответственно силе болезненного переживания: я становлюсь неизмеримо важнее Другого (по-русски это называется гордыней). Нарастающее внутреннее напряжение оглушает и перекрывает возможность слышать Другого.

Парадоксальность нашего состояния отверженности в том, что, предав себя (и лишив тем самым и Другого возможности общения нами), мы становимся настолько озабочены своей болью (мы же потому и предали себя, потому что не решились переживать боли, чем и обрекли себя на вечные муки),  что становимся для себя центром вселенной. Однако если мы для самих себя хотя бы в малой степени важнее, чем Другой – это начало нашего отпадения от совместности, и вслед за этим мы непременно начнём испытывать боль и страдать.  Пока мы не освоили важности Другого для себя, то нам невозможно в полной мере ощутить и своей важности для него.
И как это ни парадоксально, мы не сможем освоить и глубинного уважения к себе – самоценности.  А без чувства самоценности невозможно освоить и глубинной ценности Другого. Но именно такое освоение себя и своих отношений с Другим и означает освоение своей человечности – освоение себя как человека и своей жизни как жизни человеческой. Ребёнок, не получивший в раннем детстве тёплого, заинтересованного отношения к себе, оказывается заложником этой изначальной недостачи, и освоение им человеческого общества и себя как человека, будет затруднено.

2) Второе обстоятельство связано с первым. Когда мы замкнутые на самих себе, сделали другого Чужим, и вслед за этим получили рану, мы опрокидываемся в разрушительное чувство самоотвержения. Наукообразно это называется «негативной самооценкой». Если же сказать по человечески, то «негативная самооценка» – это отвержение себя, желание себя переделать. Такое неприятие себя в сути есть желание себя уничтожить, не быть собой, быть другим: если я сделал что-то не так и не то, то меня надо убить, таким нет места на земле.
Неприятие себя мешает извлекать опыт из своих действий, так как, стыдясь себя, мы обращаем внимание не на улучшение своих действий, а на то, что «я не такой», «я плохой», на то, чтобы соответствовать чему-то, а не на достижение полезного результата.

Конечно, за стыдом как самонеприятием стоит попытка приспособиться к действительности, но только не подходящим способом: я себя предам, уничтожу, и тогда, может быть, они сочтут, что я хороший и нужный им такой. Собственно, желание быть хорошим (желание быть своим для них) и стоит за стыдом: «Только, если я буду хорошим, я буду своим, и меня будут любить, тогда я буду иметь право на жизнь, а для этого я себя убью такого, какой я есть, я изменюсь…»

А что такое желание быть хорошим? Вообще-то это значит поступать правильно, то есть так, как мне говорят, потому что только тогда меня похвалят и скажут мне, что я хороший! И закрепляется это в «самооценке»: когда недалёкий воспитатель оценивает не поведение ребёнка, а его самого, то тем самым он в него внедряет соответствующий «образ себя»: если ты поступаешь правильно, как «хорошие мальчики и девочки», тогда ты хороший, а иначе – ты плохой, и я тебя любить не буду, ты такой не нужен,… отдам тебя цыганам, бабе-яге…
И тогда всю последующую жизнь ребёнок будет стараться «быть хорошим» и «не быть плохим», что значит – поступать правильно. Он уже не свободный человек, занятый творческой деятельностью, а порядочный человек, поступающий правильно и хорошо.

 

Стыд, конечно, есть способ выживания в мире людей, но… это выживание через предательство самого себя, своей души, своего Аз, который брошен в глубокое провалище и придавлен тяжёлым камнем. И путь к нему – путь испытаний и избавления – всё, как в русских сказках:  путешествие в поисках себя, оставленного мною где-то за ненужностью, ведь такой «нехороший мальчик» (или такая «нехорошая девочка») не нужен. И для этого я буду ворошить свой стыд, чтобы войти в него, войти в страшный, в болезненный для меня образ, живущий в моей душе, войти в свой выбор и разрешить его.

Вероятно, может быть довольно трудно обнаружить какую-то давнюю ситуацию и свой давний выбор, однако этот выбор повторяется и совершается постоянно, и значит можно и нужно находить то, как я каждый раз предаю себя, в обмен на что именно, и что мне может позволить себя не предавать. Какой выбор я совершаю в миг своего «падения», в миг, когда я переживаю стыд? Где я нахожусь, каким я являюсь, когда я себя предаю? (каким я себя делаю для того, чтобы иметь возможность себя предать?). О каких ценностях я забочусть в это время? Что для меня важнее меня, когда я себя предаю? Почему оно важнее? В чём его важность?

Стыд есть маяк, показывающий то место, где мы себя оставили и куда нам путь держать.
Для этого первым делом важно допустить существование стыда и разрешить его себе, не стыдить себя за то, что ты чего-то стыдишься. Когда мы разрешаем себе свой стыд и перестаём с ним бороться, тогда и возникает возможность обратить внимание на ту душевную боль, которая находится за ним: какая мысль и соответствующее отношение к себе вызывает эту боль, какого себя я стыжусь? И… снова позволить себе – позволить себе испытывать эту боль, погрузиться в неё, переживать свою боль и разрешать ей быть – да я такой… и мне от этого мучительно больно… 

Но не бежать и не прятаться от своей боли: да, больно, но… Ведь это не боль болит! Есть я, которому плохо, которому больно… Когда я осознаю, что это не боль меня мучает, а есть я, которого я мучаю, которого я бросаю, которому больно, тогда я могу не бежать, а быть вместе с собой – с собой, которому я сочувствую, которого я поддерживаю, которого я больше не брошу.

И тогда я могу сосредоточиваться на своих болезненных чувствах, на том, от чего же мне больно, где источник боли… какая моя мысль о себе меня ранит, какой мой выбор относительно меня и других людей, относительно моей жизни меня уничтожает…
Осознавание своего выбора и решимость идти в переживание своей боли отверженности, отчуждения (самоотчуждения), даёт возможность выхода из замороженности (оттаивания) к переживанию близости, общности, совместности.

Решимость проживать боль позволяет открыть, что боль не смертельна. Нужно лишь пережить её. Истощить её до дна. И тогда потом…  потом уже не нужно будет  бегать от неё и осуждать себя, ведь стыд – это и есть бегство от своей боли, которая возникает от моего неприятия и осуждения себя; стыд – это как бы замена душевной боли решением не быть таким.

Когда я испытываю боль от восприятия себя неким «таким» (потому что этот образ у меня связан с тем, что я такой не нужен, меня такого не любят, высмеивают, отвергают, убивают), я хочу уйти от этой боли, ибо она очень мучительна, а мучительна она потому, что я не хочу быть собой таким (ведь то, что я такой, опасно для меня тем, что меня отвергнут или убьют) и этим нежеланием быть собой я себя уничтожаю, убиваю, и это, конечно, очень больно, душа болит.

И тогда я делаю хитрый ход, чтобы уйти от боли (но вот казус – не от саморазрушения): я начинаю себя стыдиться, то есть решаю не быть таким, и этим я как будто «изменяюсь», я уже «не такой». Стыдом я как будто бы поставил заплатку  на некой части себя и… анестезировал её, перестал чувствовать, её больше нет для меня, я больше уже не вижу себя какого-то и другие не видят… как будто. Но решение «я не буду таким» не отменяет меня  «такого»! Оно отменяет моё видение себя такого. И стоит задеть эту заплатку и… снова стыд и боль…

 

Поскольку стыд обращён к личности, то чем шире границы личности, чем больший спектр проявлений для неё приемлем, тем многообразнее могут быть варианты её проявления, тем меньше поводов для переживания стыда.

Но что такое эта «широта личности»?
Это ведь не что иное, как степень приобщения себя к человечеству, которое весьма разнообразно. Попросту это означает, что я не отделяю себя от других людей, считаю себя таким же, как и они.

В зависимости от того, на каком фоне я себя воспринимаю, настолько и широки границы моей личности. Например, я могу воспринимать себя на фоне семьи, на общины, на фоне города (мы москвичи, мы тольяттинцы), на фоне нации (мы русские, мы украинцы, мы евреи), на фоне религии (мы христиане, мы мусульмане, мы буддисты), на фоне вида (мы люди) и т.д.

В зависимости от фона, от уровня отождествления себя с другими (кем является для меня Другой), изменяются и границы моего стыда. Вероятно, возможна и такая мера приобщения себя к Миру, что стыд становится невозможным…

И это один из основных стратегических путей выздоровления - освоение мира людей и себя как людей. Чем наше освоение себя, как людей успешнее, тем меньше возможностей для возникновения разрушительного стыда, возникающего при отчуждении себя от Другого.

Когда мы страдаем стыдом, мало понимать причины интеллектуально, мало иметь объяснение происходящему. Объяснения не помогают исцелиться. Чаще всего они как раз мешают, препятствуют, так как являются своего рода паллиативной мерой - мерой симптоматического уменьшения страдания. Они не помогают выйти из замороженности, оттаять, не помогают приблизиться ни к себе, ни к другим людям - таким же, как ты.

Исцеление приносит не объяснение, не интеллектуальное понимание причин, а раскрытие себя. Раскрытие есть коммуникативный акт - акт общения и приобщения. Исцеление приносит принятость Другим и принятие Другого. Это открывает двери к самопринятию. Исцеление приносит переживание совместности.

А понимание является осмыслением этого опыта совместности, помогающее в дальнейшем на этот опыт опираться. Получить такой опыт реальнее всего в процессе индивидуальной психотерапии или групповой. К чему я вас и приглашаю.

 

 

© Виктор Ляшенко,
психолог-психотерапевт
2011 г.